Юрий Стоянов: «Сейчас мне хорошо потому, что было плохо»

Разговор со звездой «Городка» у корреспондента портала BLITZ+ состоялся в его мастерской — месте, которое он называет «берлогой для медитаций» и куда Стоянов приходит отвлечься от дел насущных.

• «Городок» — это не только Илья Олейников, но и жена Лена

— Как-то в интервью вы сказали, что не скучаете по программе «Городок», а только по Илье Олейникову...

— Не совсем правильная цитата. Я имел в виду, что невозможно все время быть обращенным в прошлое. И бесконечно пересматривать фрагменты, как я сейчас понимаю, совершенно уникальной программы.

Это я сейчас понимаю про уникальность, по прошествии времени.Тогда мы просто делали дело.

Но все время быть обращенным туда, апеллировать к «как я однажды сыграл, а вот у нас был такой сюжет, помните? Помните?..» Так и будет все глаголом «помните», не будет настоящего, не говоря уже о будущем.

Поэтому заниматься нужно сегодняшними делами, которые, конечно же, на фундаменте «Городка» во многом построены.

Естественно, я вспоминаю о человеке, который изменил мою жизнь и вместе с которым мы это все устроили. Мы изменили жизнь друг друга, и это качественные изменения и радикальные.

Это переворот в жизни просто.

Поэтому я тоскую о человеке. Помимо того, что он был совершенно уникальным, неповторимым и незаменимым партнером, он еще был и моим другом. Вот и все.

— А чем вообще передача была для вас лично, ведь 20 лет — это довольно долгий период, который связывал вас с этой передачей?

— «Городок» был для меня тем же, чем он был для целого поколения людей, а не для одного.

Это было огромное счастье. Это был большой труд, но очень счастливый труд.

С этим связано очень много веселого, грустного, счастливого. Все лучшее, что произошло в моей жизни, произошло во время «Городка», и в том числе встреча с моей женой Леной.

Даже в личной жизни произошло лучшее тогда, не говоря обо всем остальном. Мы наконец-то поняли, для чего мы нужны. Это самое главное.

• Песенку «Городок» услышали возле кооперативного ларька

Мы искали такую песню. Я считаю, что программа «Городок» появилась с того момента, когда появился этот очень важный отсыл к детству, к чему-то тому, по чему тоскуешь, к чему-то такому, что уже не повторится никогда. Как и эта передача.

Я понимал, что пройдет совсем немного времени — и именно эта песня будет важна в том, как мы смотрим эту передачу.

— Вас никогда не смущало, что главная песня слишком грустная для такой юмористической передачи?

— Вот этим она и отличается от всех остальных юмористических программ. В лучшую сторону, с моей точки зрения. А вас смущает, что там есть такая песня?

— Абсолютно нет.

— Вот вы и ответили на свой вопрос.

Это такой, с моей точки зрения, чаплинский контрапункт. Как сказал Чаплин: «Жизнь смешная, когда видишь ее на общем плане, и очень грустная, когда видишь ее вблизи». То есть крупным планом. Вот и все.

Я считаю, что с появлением этой песни и появилась программа «Городок» в том виде, в каком я ее люблю и в котором ее любят другие зрители.

— Кто придумал сделать эту песню главным музыкальным сопровождением программы?

— Она не была главным музыкальным сопровождением.

Это принципиально, что она звучит только в финале и только во время послесловия.

Что после 24-х минут смеха финальный сюжет, я б не сказал, что он был грустный, он, скорее, лирический. И хотелось, чтобы он был умный, этот сюжет. Чтобы в нем была обязательно мысль какая-то, завершающая смешную передачу.

А кто придумал — это сказать невозможно.

Услышали эту песню на улице из кооперативного ларька. С обыкновенной кассеты она звучала. Это не написанная для «Городка» песня.

Эта песня только появилась, и мы ее подхватили.

— А как сама Анжелика Варум отнеслась?

— Времена в смысле авторского права были абсолютно дикими, и считалось нормальным брать музыку, какая тебе нравится.

Это, конечно, не цивилизованный подход. Но видите, как много хорошего из этой нецивилизованности появилось.

Мы много лет не знали вообще, как она и ее папа — автор музыки, и Крастошевский (Кирилл Эдуардович. — Прим. ред.) — автор текста, как они вообще к этому относятся.

Это произошло через очень много лет. Я думаю, что лет через пять или шесть после появления этой песни.

А вы никогда не слышали, как слушают эту песню на концерте Варум?

— К сожалению, нет.

— Если вы посмотрите, в это время гаснет свет, люди включают фонарики на мобильных телефонах. Так и происходит единение этой удивительной певицы с залом.

И та атмосфера в этот момент в зале, мне кажется, в этом есть и «Городок» тоже.

Потому что те люди, которые так слушают эту песню, они в это время вспоминают и свой двор, и свой городок, но они еще вспоминают и тот «Городок», который сделали мы.

Я на это надеюсь.

А как восприняли? Мы встретились, улыбнулись, сказали «спасибо», как ни странно, друг другу.

Не только мы поблагодарили, но и они нас. Мы как-то очень по-товарищески решили эту проблему, очень по-человечески. Не юридически.

• «Вы меня заставили это сказать». Неудобный вопрос Юрию Стоянову

— Вы как-то говорили, что не ходите на кастинги, но при этом у вас очень много работы. Как думаете, почему режиссеры выбирают именно вас? Что такого особенного вы можете дать своему персонажу?

— (Хохочет.) Неужели вы думаете, что я на полном серьезе начну рассуждать на тему собственной уникальности?

— А почему бы и нет?

— Нет, это не мое дело. Это дело зрителей и режиссеров, и в этом должна быть какая-то тайна. Все-таки надо совесть иметь и какую-то скромность.

Этих режиссеров не так и много. Большинство просят прийти на пробы, а многие и не звонят, потому что знают, что я на них не пойду. Их столько, сколько сериалов, в которых я снялся.

— Если подумать и порассуждать, они ведь прямо вам звонят…

— Если подумать... Я, когда монтировал «Городок», всегда и про себя, и про Илюшу говорил «он».

Я никогда не говорил «вот здесь, где я вхожу в подъезд, нужно взять такой-то кусочек». Я говорил «здесь, где он».

О себе как о некоем артисте. Хотя очень тяжело отделить от себя этого артиста.

Думаю, они надеются, что я смогу, если это комедийная роль, кроме каких-то очевидно смешных вещей, найти какой-то неожиданный человеческий и, может, драматический поворот внутри этой роли.

Надеюсь, что они видят какую-то разноплановость и неоднозначность, а может быть, даже и универсальность. Я так надеюсь, хотя вы меня заставили это сказать.

• «Когда у Миши Ефремова случилась беда, обратились ко мне»

— Давайте перейдем от прошлого к настоящему. Скоро выйдет новогодний эпизод «Вампиров средней полосы» с вами в главной роли. В свое время вы были готовы уступить роль Михаилу Ефремову…

— Я ничего никому не уступал.

— Но готовы были это сделать?

— Я не был готов. Я сам предложил Мише.

Что значит готов? Как можно быть готовым, что вместо тебя кто-то сыграет?

Там ситуация была следующая: у сериала возникли трудности после съемок пилота, в котором сыграл я. Эта роль была написана для меня, для конкретного актера. Это бывает редко, и это большое счастье.

И потом начались какие-то переформатирования, переходы с канала на интернет-платформу. Я не в курсе тех сложностей, которые возникли, но прошло около полутора лет, и я подписал новые договоры (на другой проект. — Прим. ред.).

И когда ребята вновь пришли ко мне и сказали, что готовы продолжать съемки, при всем моем желании в этом участвовать…

Это такой известный подход, но не мой. Наврать на том сериале, что ты не можешь, перебежать в этот сериал. Поискать где теплее, где глубже, где дороже. Это все несерьезно в нашей профессии.

Я сказал, что не могу сниматься.

Меня ждали, сколько могли, ничего не срасталось. И когда сказали: «Юрий Николаевич, а кого бы вы посоветовали, поскольку эту роль вы знаете изнутри?» — я сказал, что могу на эту роль деда Славы посоветовать только двух людей, и оба мои друзья: Мишу Ефремова и Рому Мадянова.

Срослось с Мишей, он начал сниматься. И Миша снялся в 30% роли, и потом все закрылось на пандемию. Не потому, что произошла беда с его участием в этой аварии — не поэтому он ушел из сериала.

А просто все закрылись на полтора месяца.

Уже когда надо было выходить из карантина, тогда и случилась эта история с Мишей. И тогда обратились снова ко мне.

— Происходили ли во время съемок мистические вещи какие-то, может быть?

— То, что я сейчас скажу, вы обязательно оставьте этот кусок!

Для современной журналистики, в том виде, в котором она существует, со знаком минус, надо было бы обязательно придумать несколько таких мистических вещей. Потому что именно это тиражировалось бы в интернете и на всяких порталах.

Но я не могу вас порадовать, потому что живу не по законам современной журналистики, а по законам актерской жизни.

Ничего мистического и инфернального, вампирского и потустороннего — ничего не было. Была потрясающая работа, наполненная взаимной любовью друг к другу внутри этой группы.

• «Не рассказываю, где покушал и что видел» — о чем еще молчит Стоянов

— Во время пандемии все приостанавливалось на полтора месяца. А как у вас было с работой?

— Смотря что мы называем пандемией. Если прошлогодний с марта по май перерыв, то он был не таким большим. Если мы под пандемией будем иметь в виду все время, а мы и существуем внутри нее, то ничего.

К счастью, у меня очень много работы. К счастью. Очень много. Иногда к несчастью. (Смеется.) Потому что сложно ее распределить. Вот в этом году у меня порядка 280-ти съемочных дней. Это очень много.

Еще при наличии каких-то концертов и спектаклей, без которых я не могу обходиться, потому что очень тяжело переживаю отсутствие живой публики.

Мне это необходимо и обязательно, как для солнечной батареи — солнце. Живой зритель — это мое солнце, иначе батарея садится.

А если про те полтора месяца, то это, может быть, полтора самых плодотворных месяца в моей жизни. Потому что я наконец-то — все никак не мог собраться — я наконец-то написал определенное количество песен, я выпустил свою пластинку авторскую, свой диск, который называется «Где-то».

Я открыл свой канал, скромный, но открыл. В нем никакой болтовни и никаких рассуждений. В [ссылка удалена]е я не рассказываю, где покушал, что видел и где побывал.

Это маленькая летопись пандемии в коротких, маленьких скетчах, которая так и называлась — «Стоянов на пандемии». Я играл разных людей, которые живут у меня за забором, которые живут в городе в соседних подъездах, короче, россиян.

— То есть карантин пошел вам на пользу?

— Мягко говоря, он не пошел на пользу стране, а в творческом плане пошел мне на пользу.

• Супруга Лена — голос всех жен, которые остались за кадром

— Вы взглянули по-новому на какие-то привычные вещи или на семейные отношения?

— Вы знаете, у меня семейные отношения никогда не переживали стадий кризиса в этом браке. Поэтому на что я должен был взглянуть иначе?

Я наслаждался тем, что вся семья вместе. Все вместе.

Дети, которые учатся и работают, наконец-то вместе с нами. Нам было очень хорошо, уютно, интересно и временами весело.

Мы вообще веселая семья. Поэтому никакого открытия, никакого особого ракурса не было.

Моя жена Лена мне безумно помогала, и в творческом плане тоже. Очень! Потому что на тех скромных короткометражечках, которые мы с ней сняли, а это больше 70 штук, она была оператором. Я же в кадре был один, без партнеров. Я был один человек и играл разных людей. А она это снимала.

Пришлось освоить кое-какую профессиональную технику, связанную со светом. Она меня гримировала, и она все время была голосом за кадром. Теми партнерами и партнершами, к которым я апеллировал, которых не видел зритель.

Она стала главной интригой этой истории, как бы голосом всех жен, которых не видно. Она у меня непубличный человек и в этой истории осталась непубличным. Главное, что рядом были дети.

• О чем думает Стоянов в своей берлоге для медитаций

— Вы сказали, что будете со мной говорить в своей мастерской. Могли бы поделиться, чем занимаетесь здесь?

— Это мастерская, которую мне построили мои друзья за очень скромную рекламу. За то, что я там поучаствовал. Это такой товарищеский бартер.

Я просто рассказывал о том, как это строится, и показывал — и так слегка участвовал в этом.

Это небольшой домик, отдельно стоящий на участке, приблизительно 25 квадратных метров. Просто в моей старой мастерской уже ничего не помещалось, в ней было не развернуться. Такой крошечный сарайчик. Его снесли, и ровно за четыре дня, с помощью новых технологий, построили мы дом на сваях. За четыре дня!

Потом там появилась мебель для мастерской. Я решил, что все должно быть по-взрослому.

Здесь у меня профессиональное оборудование: верстак, станок с числовым программным управлением, все, чем нужно строгать, пилить, распиловочные станки, лобзики, шлифовальные машины — все, что нужно человеку, который занимается деревом, здесь все есть.

Это такая моя берлога. Место медитации.

Когда-то Ширвиндт замечательно сказал: «Меня спрашивают: “О чем вы думаете, какое умиротворение? Какие мысли приходят к вам в то время, когда вы ловите рыбу часами на рыбалке?” Ответ очень простой: “Ни о чем!”». Вот это как бы «ни о чем».

Ты не сочиняешь стихи в это время, хотя, на самом деле, вот у меня крафтовой бумагой покрыт верстак, чтобы его краской не измазать, — я сейчас посмотрел — он весь в текстах песен. Значит, я в промежутках хватаю маркер и пишу на этом огромном листе. На стенах, пока они новые, не хочется.

Это место, где мне хорошо и я прихожу в себя и физически работаю. А это важно.

Физнагрузка серьезная, потому что, во-первых, ты стоя все делаешь. И если ты поработаешь часа четыре, то этому можно час в фитнесе приравнять.

Что я тут делаю? Делаю рамки для всяких картин, столики небольшие, всякие разделочные доски, тумбочки и секретеры для себя и для друзей. Сейчас вот заканчиваю большую стойку.

У меня гитар много, и сделал специальную стойку пока для шести гитар. Потом еще для шести сделаю. Все такое деревянное, симпатичное.

Сам делаю, сам вырезаю, сам клею, сам крашу и сам лакирую.

— Не думали ли, что это хобби может приносить доход?

— Он не сравним с тем доходом, который я получаю как востребованный артист, мягко говоря.

— Нет, не заменять, а просто делать эксклюзивные работы и…

— Нет. Во-первых, ко мне никто никогда не обращался, А, во-вторых, если и обратится, то так, для благотворительного аукциона, помочь. Что ж я буду деньги зарабатывать на том, что мне доставляет удовольствие?

Если я иду к человеку, делаю шесть досок для мяса, не разделочных, а на которых подаются стейки. Я их делаю с аббревиатурами, с текстами, я сам склеиваю дуб, рейки склеиваю. Такие доски стоят порядка… Не знаю…

Дешевле 15 тысяч рублей вы такую доску не найдете. Их шесть — и это уже серьезный подарок. А это сделано своими руками.

• Вопрос, на который не ответили Шекспир и Чехов. Попытка Юрия Стоянова

— Вы когда-нибудь хотели вернуться в прошлое, может, просто что-то исправить?

— Нет! Исправить — это гипотетическая вещь. Зачем мне рассуждать на тему, чего не может быть?

Можно сожалеть о чем-то, о каких-то поступках, о неправильных решениях, что ты принял в жизни, о потраченных годах и так далее. Но изменить... Сожалеть, но не изменить. И что толку, что я бы хотел?

Да, наверное, что-то я хотел изменить. Например, я проработал в БДТ имени Товстоногова 18 лет. Больших лавров там не снискал, славы тоже. И можно сказать: «Ах, надо было идти к Марку Захарову в “Ленком”, а не уезжать в Питер. И все бы состоялось!»

Во-первых, я не знаю, состоялось ли бы. А, во-вторых, если бы я 18 лет не проработал в этом театре, то не произошло бы все то, что дальше произошло.

Наша профессия в огромном связана с накоплением беды внутри себя. Это тебя делает человеком и созвучным большому количеству людей.

Какое-то неблагополучие в какие-то годы, запомненное тобой и сохраненное в тебе. Эмоциональная память делает тебя созвучным зрителям, очень многим, как происходит самоидентификация.

Она происходит в нашей стране по общей беде, а не по общему счастью. Это такая у нас русская культура. Это в ее традициях.

Поэтому я бы не встретился с Илюшей. Не было бы «Городка».

И я не увидел бы и не запомнил все то, что было в театре, в котором вроде почти и не играл. Но багаж, который я оттуда вынес, я им пользуюсь по сей день. Значит, нет смысла это менять. Зачем?

Имело смысл помучаться.

У меня есть песенка, там такие простые слова: «Ах, как быстро век прошел, между выдохом и вдохом. И сейчас мне хорошо потому, что было плохо».

— По прошествии многих лет вы можете сейчас назвать себя абсолютно счастливым человеком?

— Абсолютно счастливый человек — это, наверное, не совсем нормальный человек.

— Почему?

— Мне так кажется. Нельзя быть абсолютно счастливым человеком, когда такое происходит на Земле.

Огромное количество несчастных людей. Если ты не сопереживаешь чужой беде, чужому горю, чужой бедности — как же ты можеть быть счастливым человеком? Странно!

Ты можешь быть счастливым в своей личной жизни и в семье. Но вот эта гримаса абсолютного счастья на лице... Есть только один персонаж Гуинплен у Виктора Гюго. И то, у него лицо было изуродовано и превращено в улыбку. А не потому, что он улыбается изнутри.

— Тогда что для вас счастье?

— У меня нет ответа на этот вопрос. Я никогда на него не отвечал, потому что или ты скатываешься в банальность, которая тоже является правдой, какие-то очень простые вещи, или ты начинаешь слишком много на эту тему думать, что же такое счастье?

Шекспир не смог ответить, Чехов не смог ответить. У Чехова счастье всегда где-то впереди: мы будем работать, работать, наступит другая жизнь, наступит небо в алмазах…

В нашей литературе счастье — это всегда то, что будет, а не то, что есть. Счастье впереди. Как в простой советской песенке, «лучшее, конечно, впереди».

Видите, из поколения в поколение передается идея. А счастье, на самом деле, — это конкретно прожитый хороший день.

Счастье — это день, прожитый день, которого уже не будет. Этот день тебе никто не вернет, поэтому счастливым надо быть здесь и конкретно сейчас.