Откровенное интервью Эдуарда Боякова о театральном мире, собственном МХАТе и успехе

Уход Эдуарда Боякова из МХАТа стал, пожалуй, одним из самых громких событий ушедшего года. Даже не причастные к миру искусства слышали о произошедшем, в чем театральный режиссер не видит ничего необычного — такие перипетии стары как мир.

Порталу BLITZ+ экс-худрук главного театра страны ответил на животрепещущие вопросы: о планах, судьбе МХАТа, подковерных играх и том, может ли театр стать экономически выгодным.

— После Вашего ухода с поста худрука МХАТа произошла беспрецедентная история: с Вами ушел попечительский совет. Скажите, есть ли на Вашей памяти аналогичные случаи? И что поменялось в отношениях с попечителями сейчас, после такой убедительной демонстрации верности?

— Я был тронут решением попечительского совета, отношением попечителей к этой ситуации. Лишний раз убедился, что это реакция на результат нашей работы, на то, что мы сделали за три года в МХАТе. Речь идет не о наших декларациях, а о нашей работе. Мы показали, каким может и должен быть современный театр. И попечители ушли из МХАТа, после того как ушел я.

После этого мы договорились — мы продолжаем нашу работу, попечители продолжают помогать строительству живого, актуального, востребованного широким зрителем театра. После начала эпохи санкций и изоляции, начала времени, которое может реально оздоровить нашу культуру, наши партнеры подтвердили свои намерения. Я горжусь этой ситуацией. Станиславский говорил, что МХАТ — это не только детище его и Немировича-Данченко, отцом-основателем Художественного театра он также называл мецената Савву Морозова.

Есть большое количество примеров в истории, когда именно меценаты и благотворители помогали русскому театру. В советское время сложилась другая практика, театр стал зависим от государства. Государство, конечно, должно поддерживать театры, должно формулировать принципы культурной политики, но при этом у театра не должно быть ни рабской зависимости от государства, ни полного иждивения.

Если в обществе будут вызревать новые силы, готовые взять на себя ответственность, думаю, это пойдет только на пользу искусству. Процесс можно сравнивать с тем, что происходит сейчас в кинематографе, который все чаще и все больше создается на частные деньги. Я думаю, так будет происходить и в театре.

— В начале года МХАТ закрыли на ремонт, потом объявили, что денег не будет, и сейчас играются некоторые старые спектакли. Как это все сказывается на артистах театра?

— Ничего странного, на мой взгляд, не произошло: закрытие театра на ремонт в середине театрального сезона — это ожидаемый шаг после того, что было сделано в отношении нашего театра. Задача кампании, которая велась против нас, заключалась в том, чтобы помешать строительству современного театра. Задача была решена. Я уволился, мои спектакли закрыли.

А дальше — никакой идеи, никакой стратегии. Единственный премьерный спектакль, который успешно игрался эти месяцы, — «Женщины Есенина», и тот был придуман мной и Захаром Прилепиным. Я формировал всю постановочную группу, пригласил режиссера, занимался кастингом, курировал процесс. Мы работали и репетировали. И в общем-то спектакль получился. Но, к сожалению, он оказался последним спектаклем нашего МХАТа.

Артисты? Я думаю, артисты сделают свой выбор. Кто-то будет искать новые творческие проекты. Кто-то продолжит курить и выпивать в гримерке и вести полурастлительный образ жизни. Театр большой, труппа неоднородная, на разных людей, естественно, закрытие театра по-разному повлияет. Но в любом случае, того МХАТа, который был, уже точно не будет. И я не ожидаю от этого театра в этой конфигурации ничего творчески интересного.

— Нужны ли театру в целом какие-то перемены и потрясения? Новые лица, принципиально иные постановки? Или театр — это что-то обособленное? Что-то вне «духа времени»?

— Театр — не музей, не археология, я категорично утверждаю: театр — это самое актуальное и живое искусство. Театр может ухватить такие вещи и проблемы, которые никакой кинематограф и телевидение, при всей видимой новостной повестке, не успевает осмыслить. Осмыслить то, что происходит сегодня с человеком, с его душой, с его внутренними конфликтами, с его нравственными установками. То, как жизнь человеком проживается, — это предмет изучения как раз театра.

Театр невероятно связан с духом времени. Так было всегда. Мольер, Шекспир, Кальдерон — это дух времени: о том, что такое эпоха Возрождения, мы судим, например, по Мольеру. Островский — это дух его времени: социальные процессы, формирование нового купечества, рождение капитализма. Чехов — дух Серебряного века с его предчувствием великих потрясений, разрушением сложившегося уклада XIX века, приходом новой эстетики, релятивизма, авангардизма, отказом от классического линейного нарратива.

При Чехове возникла фигура режиссера, при Чехове разные участники театрального процесса смогли по-разному увидеть одно и то же историческое событие. Жизнь становилась сложнее, мозаичнее. Именно эти процессы отражал Чехов. А Горький обращал внимание на незнакомые ранее слои в социуме, на классы, на группы людей, на которые раньше если и смотрели, то только с высоты аристократического высокомерия.

Горький открыл революцию, новых людей, показал их язык, он сам внешне выглядел так, как не выглядел до него ни один писатель.

Так и в наше время. В 90-е и в нулевые дух времени отражали английский драматург Равенхилл или наш Гришковец. Сегодня — новые сюжеты и новые авторы. Театр, повторю, невероятно чувствителен к духу времени. Он обречен на то, чтобы быть внимательным к сегодняшнему языку и сегодняшним конфликтам.

Вот почему театр намного актуальнее других медиа. Это единственное искусство, которое заставляет человека сопереживать. Не просто эмоционально что-то чувствовать, а сопереживать другому живому человеку, который находится со зрителем в одном пространстве, под одной крышей. Зритель и артист дышат одним воздухом.

— Почему, на Ваш взгляд, какие-то скандальные и «надрывные» истории случаются именно с театрами? В кинематографе гораздо реже слышно о подковерных играх и интригах. Это какие-то издержки слишком творческой профессии? И еще, так было всегда или это современная тенденция? И можно ли в таком случае говорить, что театральное искусство сейчас переживает упадок?

— В кинематографе очень много проектного: группа собралась, сделала проект и разошлась. Даже режиссер, который снимает фильмы с одним и тем же оператором и ведущим артистом, каждый раз все равно набирает большую разнообразную команду.

Я вот сейчас снимаю кино, и иногда ради нескольких кадров, ради полутора минут материала собираются 200 человек. Съемки закончатся, все разойдутся. А в театре все живет и проживается без остановок. Кто-то женится, кто-то разводится, кто-то родил детей, кто-то крестил детей, кто-то кого-то обидел, кого-то предал, а кто-то кого-то простил. Одно пространство.

В нашей жизни много надрывных историй. У каждого человека есть скелет в шкафу. Своя боль. Нерешенные вопросы с родителями, детьми, друзьями, любимыми. Жизнь человека сама по себе достаточно драматична — мы живем в жесткое время, наполненное вызовами. И театр все это чувствует и передает. И эти скандальные истории связаны именно с тем, что театр априори правдив. Настоящий театр даже в своих скандалах и конфликтах жизнеспособен.

— Вы в определенный момент столкнулись с огромным прессингом и критикой со стороны СМИ, да и что греха таить, коллег, которые посчитали нужным озвучить свое веское мнение публично. Каково человеку, далекому от перипетий шоу-бизнеса и «грязных» скандалов, было с этим столкнуться? Что Вы испытали в тот момент? Есть ли какой-то способ справиться с этим стрессом?

— То, что происходило в медийной кампании против меня и моих коллег, — это абсолютно нормальная и естественная закономерность. Откройте книгу или «Википедию» и почитайте про любого художника, про какой-то исторический феномен, и вы сами все поймете. Даже спектаклю «Чудесный грузин» с Ольгой Бузовой не снилась та обструкция, которую устроили зрители премьеры «Весна Священная» в Париже. Но прошло время, и Стравинский теперь воспринимается классиком, а «Весна Священная» стала знаковым произведением XX века.

Я думаю, то, что мы сделали во МХАТе за эти три года, останется в истории. Говорю это так просто, без лишней скромности. Люди, которые что-то создают, действительно, часто сталкиваются с агрессией толпы, в том числе с агрессией планомерной, не хтонической, а продуманной. Кампания против нас была большой, тщательно спланированной, с бюджетами, Telegram-каналами, пикетами — все это, как вы понимаете, стоит денег.

Но ничего в этом удивительного я не вижу. Наоборот, это лишь подтверждает, что мы делали и продолжаем делать серьезное и важное дело. К подобному надо быть готовым. И я продолжаю учиться вырабатывать иммунитет к агрессии. И учусь не отвечать агрессией. Когда живешь, не обращая внимания на подобные вещи, намного лучше себя чувствуешь.

— Вы анонсировали очень амбициозный проект — новый театр. На какой стадии сейчас эта работа? Уже можно раскрыть секрет о названии, труппе и сложившемся репертуаре?

— Мы с партнерами назначили презентацию нового проекта на 17 марта. Но сами понимаете, очень многое в стране и в мире изменилось. Глупо делать вид, что это нас не касается. Думаю, в скором времени в нашей культуре изменится так же много, как и в мировой геополитике.

Мы продолжаем готовить новые спектакли, новые премьеры, мы репетируем очень активно, мы в творческом тонусе, я рад этому. А презентацию проекта сделаем позже, ничего страшного. Тогда и расскажем о планах, репертуаре и о том, что мы придумали. Пока ничего больше сказать не имею права.

— В театрах истории расколов нередки. Тот же МХАТ тому пример. Сейчас с Вами ушла Ваша команда. Можно ли сказать, что Вы строите юный МХАТ — времен Станиславского? С другой стороны, у Вас еще нет молодых Чехова и Горького. А кто есть? Чем Ваш новый театр будет принципиально отличаться от других «столпов»?

— Если вы имеете в виду раскол на два МХАТа — Ефремова и Дорониной, то на такое как на неожиданный скандал может отреагировать только неподготовленная публика. История мирового театра — это в принципе история расколов.

Если бы не было расколов, не было бы не только двух сегодняшних МХАТов, не было бы театра Вахтангова, не было бы театра Мейерхольда, музыкального театра Станиславского, РАМТа, «Современника». Это театры, которые возникали именно как результат естественных, тектонических процессов. Театры должны рождаться и умирать.

— Бытует расхожее мнение, что в хорошем театре всегда талантливо перемежают классические постановки с современными, даже новаторскими. Но если с новыми все понятно, то можете ли Вы продолжить в своем новом театре практику восстановления старинных постановок? И необязательно МХАТовских.

— Надо все перемешивать. Настоящий современный театр должен перемешивать в репертуаре классические спектакли, реконструкции, авангардные, русские, западные постановки — только так можно составить богатый красивый букет.

— За кем из «конкурентов» Вы следите? Есть ли в русском театре сейчас то, что определенно заслуживает внимания и, так сказать, обязательно к просмотру?

— Стараюсь смотреть то, что успеваю. Слежу за несколькими режиссерами и театрами: театр Вахтангова, Додин, БДТ, Диденко, Бутусов. Стараюсь быть в курсе того, что происходит. Но главное, конечно, подготовка нашего нового проекта. Скоро все узнаете.